Книги 2024

В году 2024 удалось прочитать где-то 12-14 книг, не помню 1-2 книги, которые я прочитал в бумажном варианте, а не в читалке, то ли из библиотеки брал, то ли куда-то отдал. Ну не суть. По книжке в месяц, получается, хотя и довольно неровно, где-то книжка на пару дней, а где-то я месяц грызу Драйзера в оригинале. Ну, тем не менее, поехали

Э. Юдковский “Гарри Поттер и методы рационального мышления”. Я не читал книг про Гарри Поттера и фильмов про него не смотрел, поэтому читать сразу Юдковского было по ощущениям довольно свежо. Книжка хорошо, много зауми, рекомендую.
Эдит Ева Эгер “Выбор”. Эта и следующая книга — это то, что определило мой образ мыслей на 2024 год. “Выбор” это, практически, автобиография человека, прошедшего Аушвиц. Наверное, на этом можно и заканчивать описание, дальше нужно только читать, но всё-таки скажу, что я вынес оттуда: всё, что происходит в твоей жизни — это твой выбор, даже если вокруг концентрационный лагерь.
Даррен Харди “Накопительный эффект”. Одна из классических книг по промывке своих мозгов, написана в этом стандартном американском стиле со множеством повторений основных моментов с разных сторон. В этом их и секрет, кстати, поэтому-то выжимки из таких книг не работают, потому что надо книгу читать, которая тебя обрабатывает страница за страницей. Главная мысль, которую я ухватил, в том, что стремиться к цели нужно каждый день, даже если понемножку.
Соммер «Космическая валюта». Книга на грани с эзотерикой, однако написана приятно, и мысли, в целом-то, дельные.
Прессфилд “Война за креатив”. Тот же лейтмотив, паши, работай, не забывай про свои цели и че ты кто ваще по жизни.
Макиавелли “Государь”. Уверен, про книгу все знают, так вот, я всю жизнь думал, что это какая-то заумь несусветная в нескольких томах, а оказалось, что в общем-то написано по-человеческому и объемы божеские.
Dreiser “The Trilogy of Desire”: “The Financier”, “The Titan”, “The Stoic” / Драйзеровская “Трилогия желаний”: Финансист, Титан, Стоик. А вот где совсем объемы не по-божески, кстати. Да и, видите, я написал сначала по-английски название, а это значит, что читал я в оригинале. В начале было туго, примерно так же ощущается, когда начинаешь Достоевского читать после долгого перерыва, слова и словосочетания какие-то странные, устаревшие, ну а тут еще английский продвинутый. Но я кайфанул, трилогия отличная, эти книги из тех, из-за которых свою остановку можно проехать. Читал довольно долго, месяца два-три, но догрыз, доволен.
Фромм “Анатомия человеческой деструктивности”. Про книги Фромма рассуждать много не надо, их надо читать и наматывать на ус.
Крайтон “Стрела времени” и “Микро”. Эти книжки я прочитал, когда устал грызть Драйзера. Хорошая фантастика.
Саймак “Пересадочная станция”. Ну и еще одна фантастика, так, чисто для разрядки.
Moran, Brian “The 12 Week Year”. Книга про планирование жизни, о том, что надо планировать не на год, а на 3 месяца. В принципе, дельно, ведь чем меньше горизонт планирования, тем четче эксекьюшен.
Достоевский “Бесы”. Не дочитал, не осилил, не пошло. Ну четверть где-то прошел, остальное не прошел.

Ну а теперь избранные цитатки из книг!

Гарри Поттер и методы рационального мышления (Элиезер Юдковский)

людям не удаётся стать теми, кем им суждено быть, потому что они слишком ленятся и не прилагают должных усилий.
И ещё он сказал, что, когда добрые высокоморальные люди завязываются узлом, они обычно не делают ничего, а если всё-таки начинают действовать, то их едва ли можно отличить от тех, кого мы называем плохими.
Я всего лишь глупый мальчишка, который стал глупым стариком, и у меня нет мудрости.
Нет смысла пытаться возложить ответственность на тех людей, которые всё равно не изменят своего поведения. И если вы посмотрите на дело с такой стороны, то поймёте, что обвинять имеет смысл только самого себя, потому что именно вы и есть тот единственный человек, чьи действия вы можете изменить, возлагая на него ответственность.
Ваши книги предали вас, Поттер. Они не сообщили вам кое-что очень важное. Из книг невозможно научиться тому, что значит потерять любимого человека. Это просто невозможно понять, не испытав на себе.
противоположностью счастья является не грусть, а скука. Автор писал, что, когда ты хочешь быть счастливым, ты ищешь не то, что сделает тебя счастливым, а то, что тебя увлечёт.

Выбор (Эдит Ева Эгер)

Мне казалось, будто сила родительской любви напрямую зависит от приступов одиночества у каждого из них, а не от того, насколько я заслуживаю ее. Словно их не интересовала моя личность – то, что я представляю собой. Я была для них вроде эрзаца. И папа и мама обращали ко мне свою любовь лишь в минуты своей душевной опустошенности.
Сестра играет на скрипке всю мою жизнь – столько, сколько я себя помню. Она начала, когда ей было три года. Уже гораздо позже я поняла, какова цена ее удивительного таланта: Клару лишили детства. Я никогда не видела, чтобы она играла в куклы.
Возможно, каждая жизнь – это исследование того, чего у нас нет, но чем хотелось бы обладать, и того, что есть, но лучше бы не было.
Это первый раз, когда я поняла, что у нас есть выбор: обращать внимание на то, что мы потеряли, или на то, что все еще имеем.
Моя знаменитая сестра, – говорит Магда, когда мы погружаемся в сон. Мы можем выбирать, чему нас учит ужас. Стать озлобленными от горя и страха. Враждебными. Оцепеневшими. Или держаться за что-то детское в нас, живое и пытливое, за ту нашу часть, которая невинна.
В минуты ее рассказа я вижу брак не таким, какой был у моих родителей, но как что-то наполненное светом. Нечто большее, чем даже умиротворенность и душевность в отношениях моих бабушки и дедушки. Это похоже на любовь, глубокую любовь.
Я представляю, как надкусываю картофелину, как будто это яблоко. Я даже не стала бы тратить время на то, чтобы вытереть с нее землю. Я ела бы грязь вместе с крахмалом и кожурой.
Это марш смерти, от Маутхаузена до Гунскирхена. Самое короткое расстояние, которое нас заставляли проходить, но мы так обессилели, что из двух тысяч в марше выживет только сотня. Мы с Магдой держимся друг за друга, твердо решив оставаться вместе и держаться на ногах. Каждый час по сотне девочек падает в канавы с обеих сторон дороги. Они слишком слабы или больны, чтобы продолжать идти, и их убивают на месте. Мы словно головка облетевшего одуванчика, семена которого разнес ветер, оставив лишь несколько белых пучков. Единственное, что во мне осталось, – это голод.
Ты будешь самой нарядной девушкой в Кошице! – слышу я отцовский голос. Когда я думаю о нем, жжение в позвоночнике утихает, а в грудной клетке разливается тепло. Есть боль, и есть любовь. На палитре жизни маленькие дети безошибочно находят два этих оттенка. Я открываю их заново.
Я делаю вид, будто не замечаю, что она тоже живет двойной жизнью: той, которой живет для себя, и той, которой живет для меня, потому что я не разрешаю себе жить.
…У человека можно отнять все, кроме одного – его последней свободы: выбрать свое отношение к любым данным обстоятельствам, выбрать свой путь.
на самом деле имеет значение не то, что мы ждем от жизни, а то, что жизнь ожидает от нас.
Это наш выбор – взять на себя ответственность за все трудности и исцеление.
В семьях с суровой дисциплиной дети привыкают слышать угрозы, и эти угрозы либо быстро становятся более жесткими, либо оказываются пустыми.
Он не мог быть человеком, который никогда не проигрывает. Он всегда будет тем, которого в детстве бил и унижал отец, навсегда останется тем, кому изменила жена. Как и я всегда остаюсь той, у кого родителей отравили газом, сожгли и обратили в дым. Джейсон и я всегда будем теми, кем является каждый, – теми, кто будет нести страдания.
легче думать, что кто-то или что-то отвечает за твою боль, чем принять на себя ответственность и выйти из образа жертвы. Этому научил меня наш брак: каждый раз, когда досада на Белу отвлекает меня от работы и моего развития, каждый раз мне легче обвинить его во всех несчастьях, чем взять ответственность на себя.
Освобождение от проблемы начинается с принятия.
Когда мы отказываемся брать ответственность за себя, мы отрекаемся от способности творить и открывать новые смыслы. Иными словами, мы отвергаем жизнь.
Выздоровление придет, когда мы решим взять на себя ответственность, когда примем на себя риск и наконец позволим себе избавиться от душевной боли, то есть освободимся от скорби и отпустим прошлое.

Накопительный эффект (Даррен Харди)

1. Принимаем новые решения, основанные на ваших целях и ключевых ценностях. 2. Внедряем эти решения через позитивное поведение. 3. Повторяем эти действия столько, сколько потребуется, чтобы закрепить новые привычки. 4. Создаем ритуалы и ритмы в ежедневной деятельности. 5. Не отступаем продолжительное время.
Затем (это идея Джека Кэнфилда[24]) мы друг друга спрашиваем: «По шкале от одного до десяти как ты оценишь наши отношения на этой неделе?»
Раз в месяц мы стараемся сделать что-то, что подарит незабываемый опыт. Это может быть поездка в горы, поход, посещение модного ресторана в Лос-Анджелесе, путешествие под парусом в заливе – что угодно. Нечто неординарное, что оставит неизгладимые воспоминания.
Раз в квартал мы планируем отдых на два-три дня.
Накопительный эффект – положительный результат на всю жизнь – станет результатом правильных решений и поступков, повторяемых постоянно на протяжении определенного времени. Вы выигрываете, когда изо дня в день делаете правильные шаги. Но вы обрекаете себя на неудачу, когда стараетесь сделать слишком много за короткий промежуток времени.
Если вы не будете качать рычаг регулярно, пока это легко, то быстро окажетесь у сухого крана. Момент ушел, вода на дне.
Мозг создан не для того, чтобы делать вас счастливым. У него лишь одна задача – выжить.
Ваш разум как пустой стакан, в него можно поместить все что угодно. Вы туда закладываете сенсационные новости, непристойные заголовки, лозунги ток-шоу и таким образом наливаете в стакан грязную воду. Если у вас в стакане темная, мутная, беспокойная вода, то все, что вы создаете, будет содержать эту грязь, потому что вы постоянно об этом думаете.
Итак, каковы же средний доход, состояние здоровья и образ жизни людей, с которыми вы проводите бо́льшую часть своего времени?

The 12 Week Year (Moran, Brian P.)

The secret to living your life to its potential is to value the important stuff above your own comfort. Therefore, the critical first step to executing well is creating and maintaining a compelling vision of the future that you want even more than you desire your own short-term comfort, and then aligning your shorter term goals and plans, with that long-term vision.
Without a compelling vision, you will discover there is no reason to go through the pain of change.
The biggest barrier to high performance is not the physical manifestation but the mental creation. You will never outpace your mental models.
It’s not enough to have the intention of changing; you have to act on that intention for things to get better—and not just once, but consistently.
Your current actions are creating your future. If you want to know what your future holds, look to your actions;
time is the most squandered of all personal resources. A study conducted a few years ago by Salary.com found that the average person wastes nearly two hours of every working day!
The reality is that if you are not purposeful about how you spend your time, then you leave your results to chance
Learning to do the things you need to do, regardless of how you feel, is a core discipline for success.
Being ambitious to get ahead socially and financially, he was very careful of whom or with whom he talked.
“The squid couldn’t kill the lobster—he had no weapon. The lobster could kill the squid—he was heavily armed. There was nothing for the squid to feed on; the lobster had the squid as prey. What was the result to be? What else could it be? He didn’t have a chance,”
True success will happen when people bound by a common vision work together for a common outcome.
Henry Ford said, “If you think you can or think you can’t, you’re right.”

Финансист (Драйзер)

She was slightly taller than he—though he was now his full height (five feet ten and one-half inches)—and, despite her height, shapely, artistic in form and feature, and with a certain unconscious placidity of soul, which came more from lack of understanding than from force of character.
Anything less than straight-out sales to realize quickly on assets, or buying to hold as an investment, was gambling pure and simple, and these men were gamblers.
A man, a real man, must never be an agent, a tool, or a gambler—acting for himself or for others—he must employ such. A real man—a financier—was never a tool. He used tools. He created. He led.
Semple talked to him pleasantly, because in the first place Frank was becoming financially significant, was suave and ingratiating,
seemingly glorious future of which she was not afraid. He liked it, the idea of self-duplication. It was almost acquisitive, this thought.
The newspapers were always talking about civic patriotism and pride but never a word about these things. And the men who did them were powerful and respected.
He did not care to fight. That seemed silly for the individual man to do. Others might—there were many poor, thin-minded, half-baked creatures who would put themselves up to be shot; but they were only fit to be commanded or shot down. As for him, his life was sacred to himself and his family and his personal interests.
Sympathy and affection were great things, but desire and charm must endure or one was compelled to be sadly conscious of their loss.
The effect of a house of this character on its owner is unmistakable. We think we are individual, separate, above houses and material objects generally; but there is a subtle connection which makes them reflect us quite as much as we reflect them.
“It doesn’t matter so much about him, does it?”
His mind, in spite of his outward placidity, was tinged with a great seeking. Wealth, in the beginning, had seemed the only goal, to which had been added the beauty of women. And now art, for art’s sake—the first faint radiance of a rosy dawn—had begun to shine in upon him, and to the beauty of womanhood he was beginning to see how necessary it was to add the beauty of life—the beauty of material background
She stroked his cheeks with the loving fingers of the wildly enamored woman.
The average woman, controlled by her affections and deeply in love, is no more capable than a child of anything save sacrificial thought—the desire to give; and so long as this state endures, she can only do this. She may change—Hell hath no fury, etc.—but the sacrificial, yielding, solicitous attitude is more often the outstanding characteristic of the mistress; and it is this very attitude in contradistinction to the grasping legality of established matrimony that has caused so many wounds in the defenses of the latter.
The love of a mother for her children is dominant, leonine, selfish, and unselfish. It is concentric. The love of a husband for his wife, or of a lover for his sweetheart, is a sweet bond of agreement and exchange trade in a lovely contest. The love of a father for his son or daughter, where it is love at all, is a broad, generous, sad, contemplative giving without thought of return, a hail and farewell to a troubled traveler whom he would do much to guard, a balanced judgment of weakness and strength, with pity for failure and pride in achievement. It is a lovely, generous, philosophic blossom which rarely asks too much, and seeks only to give wisely and plentifully.
So-called truth is a nebulous thing at best; facts are capable of such curious inversion and interpretation, honest and otherwise.
There is something so inherently constructive in the human mind that to leave a problem unsolved is plain misery. It haunts the average individual like any other important task left unfinished.
A man who could steal five hundred thousand dollars and set a whole city by the ears must have wonderful adventures of all kinds, and Aileen looked like a true adventure.
Her love was so full—so genuine. It was so soothing at the same time that it was unmanning, as now he could see, making of him a child again.
It was not given all men to see far or to do brilliantly; but to him it was given, and he must be what he was cut out to be.
no longer distressed financially, but subdued and wearied, the wind completely gone from their once much-favored sails.

Пересадочная станция (Саймак)

Именно тогда он осознал в полной мере, что это за безумие — война. Тщетное действо, которое по прошествии времени и вовсе теряет всякий смысл и должно питаться безрассудной яростью, что живёт значительно дольше породившего её инцидента; действо совершенно нелогичное, как будто один человек своей смертью или своими страданиями может доказать какие-то права или утвердить какие-то принципы.

Титан (Драйзер)

most noteworthy characteristic of the human race was that it was strangely chemic,
anything and everything which might contribute to the feminine art of being beautiful.
This was the kind of a woman to have—a beauty.
She was such a woman as he would have prized himself in a certain capacity.
What need had beautiful woman to be intellectual, anyhow, he was saying to himself, sensing that Aileen might be deficient in ultimate refinement.
a gentleman of taste and culture and some wealth; his wife an ambitious nobody.
Human souls are constantly trying to find each other, and rarely succeeding.
She had that boundless value which youth and a certain insouciance of manner contribute.
But as for a girl like Antoinette Nowak, she figured in that braided symphony of mere sex attraction which somehow makes up that geometric formula of beauty which rules the world.
He was like a vast open window out of which she was looking upon an almost illimitable landscape.
The psychology of the human animal, when confronted by these tangles, these ripping tides of the heart, has little to do with so-called reason or logic.
It is a sad commentary on all save the most chemic unions—those dark red flowers of romance that bloom most often only for a tragic end—that they cannot endure the storms of disaster that are wont to overtake them.
He was seen to be quite as other men, subject to the same storms, the same danger of shipwreck. Only he was a better sailor than most.
It is a grim thing to a woman, however fortunately placed, to realize that age is creeping on, and that love, that singing will-o’-the-wisp, is fading into the ultimate dark.
And Cowperwood, noting the strange, unalterable changes which time works in us all, the inward lap of the marks of age, the fluted recession of that splendor and radiance which is youth, sighed at times perhaps, but turned his face to that dawn which is forever breaking where youth is.
Truth to say, he must always have youth, the illusion of beauty, vanity in womanhood, the novelty of a new, untested temperament, quite as he must have pictures, old porcelain, music, a mansion, illuminated missals, power, the applause of the great, unthinking world.
It is curious how the temperaments of parents blend and revivify in their children.
In an elder day, if they had lived in Turkey, he would have had her strangled, sewn in a sack, and thrown into the Bosporus. As it was, he could only dismiss her. He smiled and smiled, smoothing her hand.
On the way over, owing to the remoteness of Berenice, Cowperwood for the first time in his life felt himself to be getting old. In spite of the vigor of his mind and body, he realized constantly that he was over fifty-two, while she was only seventeen. Why should this lure of youth continue to possess him?
Woe to him who places his faith in illusion—the only reality—and woe to him who does not. In one way lies disillusion with its pain, in the other way regret.
Life is really finest when it’s tragic, anyhow
where there was so much smoke there must be some fire

Анатомия человеческой деструктивности (Фромм)

Человек не может существовать как простой «предмет», как игральная кость, выскакивающая из стакана; он сильно страдает, если его низводят до уровня автоматического устройства, способного лишь к приему пищи и размножению, даже если при этом ему гарантируется высшая степень безопасности. Человек нуждается в драматизме жизни и переживаниях; и если на высшем уровне своих достижений он не находит удовлетворения, то сам создает себе драму разрушения.
Уже в работе «Я и Оно», а также во всех последующих трудах он выдвигает новую дихотомическую пару: влечение к жизни (эрос) и влечение к смерти.
Личность теряет свою активную ответственную роль в социальном процессе; человек становится совершенно «конформным» существом и привыкает к тому, что любое поведение, поступок, мысль и даже чувство, отклоняющееся от стандарта, будет иметь для него отрицательные последствия; он результативен лишь в том, что от него ожидают. Если же он будет настаивать на своей уникальности, то в полицейском государстве он рискует потерять не только свободу, но и жизнь; в некоторых демократических системах он рискует своей карьерой, иногда — потерей работы, а важнее всего — он рискует оказаться в изоляции. Хотя большинство людей не осознают своего внутреннего дискомфорта, они все же испытывают неопределенное чувство страха перед жизнью, они боятся будущего, одиночества, тоски и бессмысленности своего существования. Они чувствуют, что их собственные идеалы не находят опоры в социальной реальности. Какое же огромное облегчение они должны испытать, узнав, что приспособление — это самая лучшая, самая прогрессивная и действенная форма жизни. Скиннер превращает кибернетический ад изолированного, манипулируемого индивида в райские кущи прогресса.
паразитический образ жизни лишает ее всякой привлекательности, ибо исчезает возможность для проявления физической и психической активности, — а следствием этого становится скука, безучастность и апатия.
Кто думает, что для ощущения благополучия животному (или человеку) достаточно удовлетворения всех физиологических потребностей, тот может считать жизнь в зоопарке счастьем. Но паразитический образ жизни лишает ее всякой привлекательности, ибо исчезает возможность для проявления физической и психической активности, — а следствием этого становится скука, безучастность и апатия. Вот наблюдение А. Кортланда: «В отличие от шимпанзе из зоопарка, которые чаще всего с годами выглядят все грустнее и „равнодушнее“, старые шимпанзе, живущие на воле, выглядят более оживленными, любопытными и более человечными»[116]. Сходные выводы делают Гликман и Срогес, отмечающие монотонность жизни зверей в клетках зоопарка, которая приводит к «депрессии».
В массовом обществе человек чувствует себя изолированным и одиноким даже будучи частью массы; у него нет убеждений, которыми он мог бы поделиться с другими людьми, их заменяют лозунги и идеологические штампы, которые он черпает из средств массовой информации.
«Если сегодня у нас нет пищи, то мы получим ее завтра»
Дело в том, что обычай запрещает им смех, а угрюмость возведена в разряд добродетелей. Один из добуанцев так говорит о своих обычаях и нравах: «Проводя время в саду, мы не играем и не поем, не хохочем и не рассказываем веселых историй». Быть счастливым категорически запрещено.
Государство, народ и честь нации были фетишизированы, превращены в идолов, ради которых обе стороны добровольно стали приносить в жертву своих детей. Среди молодых людей, которые погибли уже в первые дни войны, значительную часть составляли сыновья английских и немецких высших сословий, которые более других несли ответственность за принятие решений.
Разве это важно, что не сам отец стреляет в своего сына, а просто заключается соглашение, в результате которого начинается убийство детей обеих воюющих сторон. В случае войны ответственные за принятие решений люди точно знают, что произойдет, однако идолопоклонство оказывается сильнее любви к собственным детям.
большинства людей представление о реальности опирается не на раздумья или критический разум, а на общий консенсус, на единое мироощущение группы.
В группе даже самый ничтожный и прибитый человек в душе своей может оправдать свое состояние такой аргументацией: «Я ведь часть великолепного целого самой лучшей группы на свете. И хотя в действительности я всего лишь жалкий червяк, благодаря своей принадлежности к этой группе я становлюсь великаном».
Известно, что такие формы жадности, как чрезмерное потребление пищи и беспорядочные покупки, нередко бывают обусловлены депрессивным состоянием человека, который пытается таким образом отвлечь себя. Еда и покупки — это символические действия для заполнения внутренней пустоты, попытка хоть на миг избавиться от депрессии. Жадность есть страсть; это означает, что она сопровождается определенным энергетическим зарядом, который неумолимо тянет человека к объектам его вожделения.

Микро (Крайтон)

Если вдруг на природе какой-то жук выпустит в вас пахучую струю, или крылья бабочки оставят у вас на пальцах разноцветные пятна, или вы своими глазами увидите, как гусеница заворачивается в свой кокон — все это оставит вас с чувством неразгаданной тайны, которую хочется во что бы то ни стало разгадать. Чем больше наблюдаешь за миром природы, тем более загадочным он представляется и тем сильней сознаешь, сколь ничтожны твои познания о нем. Осознаешь, что он не только красив, но еще и изобилен, необъятен, агрессивен, груб, жесток, полон паразитизма.
Наверное, самый важный урок, который можно извлечь из непосредственного общения с миром природы, — это то, что он, со всеми его стихиями и запутанными взаимосвязями, представляет собой чрезвычайно сложную систему, которую мы никогда не поймем и поведение которой никогда не сумеем предсказывать.

Стоик (Драйзер)

Just the same, I am many years younger than Aileen, and I have the feeling that without my looks my mind might not be very important to you.”
greatly relieved to find in his mail a registered envelope containing the deck plans of this same liner, his ticket, and, to his even greater delight and satisfaction, $300 in cash—the effect of which was instantly reflected in Tollifer’s increased enthusiasm and interest for his new assignment.
everyone makes the most of what he has.
“The trouble with women, Aileen, is that they are all in the same line of business. Men, or rather their interests, are more diversified.”
life. It was really wonderful, he thought, how much one could accomplish with another by taking due thought and consideration of the other’s weaknesses, tastes, and dreams.
Aladdin and the wonderful lamp called money!
For there was Aileen, and the fickleness of Cowperwood, and the relentless world, sparing no one, forgiving no one.
At Rochester, they listened to a guide who talked of King John, William Rufus, Simon de Montfort, and Watt Tyler, all of whom Cowperwood dismissed as mere shadows, men or creatures who had once had their day and selfish notions of one kind or another and had moved on to pass into nothing, as would all who were here.
He was but little interested in the affairs of bygone men and women, being so intensely engaged with the living present.
Men killed to live—all of them—and wallowed in lust in order to reproduce themselves. In fact, wars, vanities, pretenses, cruelties, greeds, lusts, murder, spelled their true history, with only the weak running to a mythical saviour or god for aid. And the strong using this belief in a god to further the conquest of the weak.
And all at the topmost toss of wealth, title, position, fame, and all tethered by the steel cords of convention in conduct and dress, yet all seeking freedom from convention, drawn to convention’s showplace of unconventionally.
Observing him, and impressed, as were most women, Madame Rezstadt readily comprehended Aileen’s plight. This was not a man for any one woman. One must sip only and be content with that. Aileen should be brought to comprehend that truth.
“Every profession, every trade, every form of labor, requires alertness and skill. The skipper, as you see, has complete control of his yacht, and that, in itself, is an achievement.”
Even growing old would not be such an ordeal if it could be passed under such circumstances.

Государь (Макиавелли)

Поистине страсть к завоеваниям – дело естественное и обычное; и тех, кто учитывает свои возможности, все одобрят или же никто не осудит; но достойную осуждения ошибку совершает тот, кто не учитывает своих возможностей и стремится к завоеваниям какой угодно ценой.
горе тому, кто умножает чужое могущество, ибо оно добывается умением или силой, а оба эти достоинства не вызывают доверия у того, кому могущество достается.

Война за креатив (Прессфилд)

Чем важнее какое-либо стремление нашей души для нашего развития, тем больше Сопротивления мы будем испытывать, следуя ему.
Самый губительный аспект промедления — то, что оно может войти в привычку. Мы не просто откладываем наши жизни «на потом», мы откладываем их до смертного одра.
Вместо того, чтобы задействовать самопознание, самодисциплину, упорно трудиться и ставить перед собой долгосрочные цели, мы просто потребляем продукт.

Космическая валюта (Соммер)

Нам крайне тяжело признать, что мы превратились в роботов с живым сердцем, в котором бежит настоящая, не виртуальная кровь. Именно эта двойственность является основной причиной всех наших противоречий
На самом деле мы с удивительным упорством используем привычные и удобные нам поведенческие модели, а если это не приносит желаемого результата, спешим свалить вину на внешние факторы вместо того, чтобы изменить свое поведение на 180 градусов.
На самом деле каждый сам должен выбирать образ жизни: оставаться посредственностью до конца своих дней или совершать великие дела.
Тот, кто хочет стать значительным человеком в полном смысле этого слова, должен быть готов соответствующим образом заплатить, поскольку все имеет свою цену, выраженную деньгами, личными усилиями, жертвами или лишениями.
Лицемерно и аморально испытывать недовольство оттого, что ты чего-то не смог получить от жизни, если при этом не приложил серьезных усилий для достижения цели. Бездельник должен осознать масштабы упущенного из-за своей пассивности.
Конечно, существуют определенные внешние факторы, которые невозможно изменить, но большинство проблем вызвано недостатками самого человека и его неправильным поведением.

Бесы (Достоевский)

«Высший либерализм» и «высший либерал», то есть либерал без всякой цели, возможны только в одной России.
Неужто не понимают, что для приобретения мнения первее всего надобен труд, собственный труд, собственный почин в деле, собственная практика! Даром никогда ничего не достанется. Будем трудиться, будем и свое мнение иметь. А так как мы никогда не будем трудиться, то и мнение иметь за нас будут те, кто вместо нас до сих пор работал, то есть всё та же Европа, все те же немцы – двухсотлетние учителя наши.
К тому же Россия есть слишком великое недоразумение, чтобы нам одним его разрешить, без немцев и без труда.
Нельзя любить то, чего не знаешь, а они ничего в русском народе не смыслили!
Надо отдать справедливость Степану Трофимовичу, он умел привязать к себе своего воспитанника. Весь секрет его заключался в том, что он и сам был ребенок.
Стой, я не договорила: он легкомыслен, мямля, жесток, эгоист, низкие привычки, но ты его цени, во-первых, уж потому, что есть и гораздо хуже.
Он баба – но ведь тебе же лучше. Жалкая, впрочем, баба; его совсем не стоило бы любить женщине. Но его стоит за беззащитность его любить, и ты люби его за беззащитность.
Повеситься захочет, грозить будет – не верь; один только вздор! Не верь, а все-таки держи ухо востро, неровен час и повесится: с этакими-то и бывает; не от силы, а от слабости вешаются; а потому никогда не доводи до последней черты
Ложась спать, клал земные поклоны и крестил подушку, чтобы ночью не умереть
«Если хочешь победить весь мир, победи себя»,
они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива.
Мы, напротив, тотчас решили с Кирилловым, что «мы, русские, пред американцами маленькие ребятишки и нужно родиться в Америке или по крайней мере сжиться долгими годами с американцами, чтобы стать с ними в уровень». Да что: когда с нас за копеечную вещь спрашивали по доллару, то мы платили не только с удовольствием, но даже с увлечением.